Сама в себе – любой стране чужая, –
что изменю куда переезжая?
Награждена я собственным горбом;
улитка я – со мной мой малый дом.

Мой милый груз, мой свет, мой тяжкий крест, –
и кой мне ляд, какая тьма окрест?
Оставлю ль за кормой родимый дым, –
мой малый дом – он станет ли другим?

Сменю ли имя, к прежнему глуха, –
другими ль станут эти потроха?
Сменю ль мозги, малюя новый лик?
Одно есть место родине – язык,

что полукровке дан – один на все
ответы на нейтральной полосе.
Язык – и мир мой, и моя война.
Вот за него я и плачу сполна.



ЦАРИЛЬНИЦА

Кириллица: чернильница-старалица,
прядильщица, лекальщица, страдалица...
Столица, круглолица пересыльница, –
красавица Мефодьевна Кириллица.

Кириллится она, не спотыкается;
поет она, кружит, на льду катается.
И окается ей, и даже акая –
кириллица – она такая всякая...

Мигайте ей, веб-камеры и "мыльницы".
Она и улетая – не латинится,
не готится, не иероглифится, –
кириллица, кристальная водица...



# # #

А для внуков потом позовешь толмача,
чтобы верно назвать палача и врача,
чтобы слово, леча, не просило меча
и по ходу луча не рубило сплеча.

А для внуков потом ты напишешь учеб-
ник, чтоб внуки своих не забыли судеб;
чтоб, слова сохраня, передали потом-
кам до крайнего дня, чтоб не стали скотом

на закланье ведомым незнамо кому;
чтобы тонкой тропой не скатилось во тьму
всё, что долго копил по шажку, по стежку,
по глотку, по листку, по свистку, по снежку.

Чтобы помнили внуки в любой из сторон:
где голубка, где горлица, сизоворон-
ка (которая ракша), где зимородок, –
и как издавна звался родной городок.

Коли нету пути – так заклятья плети,
а ночами по кла-, по вишам колоти, –
чтоб непышно цвести, чтобы скоро уйти,
чтоб крылатых семян разбросать по Сети.



БЕЛ-ГОРЮЧ КАМЕНЬ

Этот камень – ключ, и алтарь, и якорь, –
Бел-горюч камень зовут Алатырь.
И не будь я такой беззаветный лодырь,
я б его достигла в одной из лодий.

Он являлся трезвым, а паче – пьяным
над рекой Уралом и над Баксаном.
Он скалой стоит и летьмя летает
от Балтийска моря и до Алтая.

От зимы незимней, дрянной погоды –
он глядится в белым-Белые воды.
И уж кем ни будь – золотарь иль мытарь, –
ты, дойдя, на камне просушишь свитер.

Вот и дождь дождит, во рты залетая –
словно дробь чугунная, колотая ль, литая.
Ране времени тянется птичья стая.
Утро-утреня стелется золотая.



ФАИНА

Вози-вози кому-то старые танки:
пираты рады – некому и вступиться.
В плену болтайся (нет гнуснее болтанки), –
какой-то рис и с чем-то вонючим пицца.

В твоей стране ни флота, ни президента;
парламент стух; премьерша дерется разве.
И выцвел флаг – едва двуцветная лента,
и сомалирует палубу черный Разин.

Россия, Штаты, – возможно, придут на помощь, –
и служба долго будет мурыжить в родимой бухте.
Да ладно, радуйся: не холодно и не тонешь.
А после, видимо, что-то попрешь в Тимбукту.



НОВОБРАНЦЫ

Они переводят Киплинга
и Цоя поют вполголоса.
Но площадь шалеет криками,
и время немеет в колосе.

А их командиры – вспомни-ка –
Саланг проходили рядышком, –
но "крабы" во лбах полковников
различные носят ядрышки.

Да что мы с собою сделали,
что вновь воронье прикормлено, –
что матери очи – белые,
что девочки платье – черное.

...А вечер холодный выплеснет
назойливый стук подков.

Они переводят Киплинга,
они переводят Киплинга,
они переводят Киплинга
на множество языков.



# # #

В такой стране не бывает скучно,
где – кто не при смерти – все при деле:
cтрельба-то предполагает кучность, –
вот кучно клочья и полетели.

Стрельба-то предполагает точность,
а ей мишени: народец разный.
А за столами война – заочна,
а в чистом поле – ох, нонче грязно.

А пуще грязи-то – вот, в эфире
скулят эксперты крещеным чертом.
А кадры кажут войну. А в мире
кто нефтью занят, а кто и спортом.



РИО-РИТА

Как будто в жестяном корыте,
мы все болтаемся в вагоне.
И вдруг – играют "Рио-Риту"
на саксе и аккордеоне!

Кружит мелодия шальная,
и пальцы бегают по кнопкам...
Я вспоминаю... вспоминаю
"ракушку" на бульваре знобком.

Ее средь прочих церемоний
оркестр наяривал матросский.
Конферансье, склонясь к ладоням,
за сценой грелся папироской.

И, вспыхнув, огонек невнятный
шрам освещал на горле бритом,
десантной фляги бок помятый
и на руке наколку – "РИТА".



9х5=45

Радиоклёкот хора.
Медленны, нелегки –
в старой военной форме
шаркают старики.

Стихнет оркестр дальний.
Только – рождая дрожь –
слышится звон медалей,
ровный шорох подошв.

Держат свои квадраты,
словно – во всей красе, –
те, кто не дожил – рядом,
те, кто не выжил – все.

Будет идти колонна,
будет идти, пока
двое от батальона,
пятеро – от полка.

Время и жрет, и жаждет, –
и на бульвар в цвету
двое не встанут однажды,
пятеро – не придут.

Лишь на гранит каленый
ляжет к строке строка
каждого батальона
каждого их полка.



СКАЗИЛКА

Вышел ежик из тумана,
вынул ножик из кармана,
бьет и режет без обмана,
и стреляет – я те дам!
А из нашей тихой ванной
вышел кто-то оловянный
и своей походкой странной
походя пугает дам.
Я не дам ему ни крошки,
а ни миски, а ни плошки.
Эта книжка – без обложки:
заклинанья в три строки.
Пешки пашут на картошке,
рядом строятся матрешки:
эти семеро, что с ложкой,
на помине-то легки.
У разбитого корыта
лепим питы из пластита.
Чита-брита-маргарита,
Лола бедная – беги!
Если парень вышел плохо –
назову его "летёха".
Кровью харкает эпоха,
и легки ее шаги.


на главную