* * *

Чёрный уголь, грязь и смрад
Там, где топка, там, где сажа.
Здесь я никому не брат,
Здесь я не товарищ даже.

Для предметов я изгой!
Вечно сетуют предметы
На меня, что я такой
Чёрный среди бела света,

И в пример мне ставят мел:
«Стань как он, невежа, белым!»
Но таков уж мой удел,
Что не быть мне нынче мелом.

И какая польза в нём?
Пусть он чист, пусть свеж и молод,
Но не быть ему огнём!
Лишь один бесплодный холод.

Безупречен, будто снег,
Гладок, будто лёд на речке,
Но не знать ему вовек
Счастья быть сожжённым в печке!

Не услышать никогда,
В топке прыгая и роясь,
Как, от тяжести пыхтя,
Застучит по рельсам поезд.

Это выше всех наград
– И не надо вовсе рая –
Знать, что кто-то будет рад
Очагу, где я сгораю!

ПОЭТ

Он замкнут, немощен и болен.
Бледны холодные уста.
Звон погребальный колоколен –
Его немая красота.

Вся жизнь его из чёрных полос,
И на людей он не похож,
Но, если слышишь этот голос,
По телу пробегает дрожь:

В нём много горечи и боли.
Но сколько света и тепла!
И понимаешь поневоле,
Что он не источает зла.

И голос кажется всё ближе…
Я знаю, чувствую, сейчас
Певца сознаньем ангел движет –
И слёзы капают из глаз!

А слово песнею струится:
Мелодия её светла.
Я знаю, кто за всем таится,
Я вижу белых два крыла!

К нему, воскинув руки, внемлю,
Забыв от счастья связь времён:
«Всепонимаю, всеприёмлю!
Тобою одухотворён!»

ЦВЕТОК

Когда плакали травы росою,
И блуждали холодные тени,
И манили во тьму за собою
Нераскрытые тайны растений,
Я бродил по пустынному полю
И во сне потерял своё сердце.
Средь растений, рождённых из боли,
Я не знал, где душе отогреться.

Пусть же сердце цветком обратится,
Чей узор лепестков так прекрасен,
Что поверю: земли и водицы
Титанический труд не напрасен.
От того, что он тянется к небу
Из-под тёрна оков и пырея,
Он нужнее насущного хлеба,
И тепла, если холод, нужнее.

Тихий свет из бутона струится,
И, наверное, он не увянет,
А лишь только сильней разгорится,
Если тёмное лихо нагрянет.
За него я пошёл бы войною,
Но нельзя мне не быть с ним поэтом,
Лучше с миром, а так же с тобою,
Поделюсь этим трепетным светом!

ПРОЩАНИЕ

1.

Покидаю Севастополь,
Но вернусь – я знаю это –
В город мифов и кентавров,
В город синих волн и света.

Я вернусь к тебе, мой город,
Потому что в моих венах
Льётся море, на котором
Тени крейсеров военных.

Я вернусь к тебе, мой город.
Где бы мне ни находиться,
Звуки грозной канонады
В моём сердце будут биться.

Черноморский треплет ветер
Серебристый край билета,
И душа зовет в дорогу
Херсонесского поэта.

2.

Я пришёл на вокзал –
Мой багаж был простой:
Я взял солнце, и ветер,
И море с собой.

Взял я пение птиц,
Блеск воды и камней,
И шуршание трав,
И дыханье полей.

Я поеду туда,
Где машины и пыль.
Где ни мак не растёт,
Ни пырей, ни ковыль.

И не медля раздам
Всю свою я поклажу,
И чужой город станет
Вдруг чуточку краше!

ВОРОН

Чёрный ворон сидит, попирая гранит,
Среди каменных стен, среди мраморных плит.
Два свинцовых зрачка лунным светом горят,
А на левом крыле умирает закат:
Утопает во тьме, и ему не помочь –
Это чёрная тень, это вечная ночь.

Стаей сучьев сухих в небе стелется крик:
На руинах сидит чёрный ворон-старик.
Сколько зов твой унёс душ живых и теней?
Забирай у других, но не трогай моей!
Я ведь знаю, ты хочешь её уволочь
В эту чёрную тень, в эту вечную ночь.

Хоть и тело моё распростёрто на дне,
Не отдам я души, пусть пребудет во вне!
Она там, в облаках и в просторе полей,
Далеко от твоих заострённых когтей!
И, заслышав слова, ворон кинулся прочь,
Будто чёрная тень, будто вечная ночь.

* * *

Солнце село, и вороны
Стали клювами рвать небо,
Оставляя на нём раны,
Из которых вместо крови
Льются огненные краски,
Окропляя кипарисы
И мгновенно застывая...

* * *

Я клоун.

Моё имя написано
Яркими буквами
На всех стенах.

Мои слёзы льются
Тёплым дождём
На всех улицах.

А кровь потечёт
Сладким вином
По всем тротуарам.

Я клоун.

* * *

Розовые, синие,
Белые висят
На верёвках простыни:
Смеются и кричат.

Птицы, кошки, лавочки,
Хоровод лучей –
Веселится шумная
Стая простыней.

РИСУНОК

Злая игра чёрных линий на белом,
Контур, в котором страданье и боль –
Это твоё обнажённое тело.
«Скорбь» – твой суровый и твёрдый пароль.

Дом твой – всегда одинокая келья.
Гладь твоих стен – холодна и бела.
Но, может, всё ещё теплится еле
В этих глазах остатки тепла.

И, окропив эту землю слезами
За не умеющих плакать людей,
Камни сгорят под твоими ногами,
Стены холодные станут теплей?

«Слушай, дитя неземного тумана,
Я ведь как ты, дева призрачной ночи.
Видишь – на сердце открытая рана,
Видишь – один из рубцов кровоточит.

Слушай, давай улетим с тобой вместе.
Без промедленья, наш путь предугадан!
Может, поспеем к невиданной мессе
И в награжденье получим ладан».

Но безответны ей чуждые речи.
Слишком уж много несбывшихся грёз.
И безнадёжно спадает на плечи
Чёрная-чёрная копна волос.

И каждая линия грезит пятном,
А слово – строфой драматической саги,
Но этот рисунок я сделал углём
На белой бумаге, на белой бумаге.

НАБАТ

1.

Курганы в полях изливаются кровью,
А древний певец с величавой любовью
Прославил походы былинных мужей
На грозных сынов половецких степей.

2.

Проносятся кони, и ветер уж стонет,
И звон колокольный в рыданиях тонет.
И гром раздаётся, и солнце затмилось,
И молния в небе, как птица, забилась.

3.

Сказал войску Игорь: «Вам, братья, клянусь
Харлужным щитом оградить нашу Русь!
Гоните поганых! Конец половчанам!
Палите огнём их, ловите арканом!»

3.

Но тучи всё гуще, и небо – темнее.
А воины бьются, себя не жалея.
Густой русской кровью пропитан туман –
И не удалось перемочь половчан.

4.

Печален певец и собой недоволен.
И стон его множит набат колоколен:
Смолкает и тонет в кровавом затишье
И весь растворился во звёзд восьмистишье,
Ведь если не станет ни ночи, ни света,
То рана пройдёт через сердце поэта!


на главную