на главную

Павел ГРЕБЕНЮК
(г. Симферополь)





МОЙ ЧЕРТ ИЗ ЛЕВОГО КАРМАНА

Мой черт из левого кармана шептал мне на ухо негромко,
что верность нарушенье правил, природой созданных для нас,
когда из мрака ресторана вдруг появилась незнакомка.
Но я его не позабавил, ушел, не подымая глаз.

Мой черт из левого кармана мне каждый день дарил советы,
как жить, чтоб молоком и медом беспечно жизнь моя текла.
Он говорил, что это странно – давать какие-то обеты,
когда на свете год от года все больше мерзости и зла.

Он снова лезет вон из кожи, вливая в душу яд познанья.
Меня он навсегда отныне на одиночество обрек.
Прости меня, всесильный Боже! Назначь любое наказанье,
но не бросай меня в пустыне моих видений и тревог!

Ах, мне бы с ангелом сдружиться, но ангелы не спят в карманах.
Они парят над облаками – cвятого воинства десант.
А я и рад бы помолиться и вместе с ними петь «осанну»,
но в душу мне сомнений камень вложил мой черный квартирант.



АГОНИЯ СЕРДЦА

Не бойся, агония сердца закончится быстро.
Не будет мучительных болей, сочувственных взглядов.
И мысли, и чувства исчезнут. Погаснет, как искра,
сознанье. И музыка смолкнет. Я знаю – так надо.

Я знаю – так надо: забыться, уснуть, раствориться
кристалликом соли в ленивой воде мирозданья,
как прежде рабы, императоры, императрицы,
плебеи, патриции, вече, соборы, собранья,

армады и орды. Ну, где вы, предтечи и предки?
Лишь шепчет волна, но никто ее шепот не слышит.
Бросаю монетку. Я снова бросаю монетку.
А время все пишет и пишет свои многостишья.

Пергамент. Папирус. Мы чувствовать поторопились…
Мне выпадет решка. Не зря же я ставил на решку.
Приятная малость, но в этом особая милость:
улыбка судьбы не должна превратиться в насмешку.

Тебе на прощанье спасибо за эту поблажку.
В чужих зеркалах отражаться, пожалуй, довольно.
Улыбка Мадонны, цветок и душа нараспашку.
Агония сердца… Ты знаешь, мне больше не больно!



* * *

В наш век нельзя без эпатажа.
Ты о березках не мечтай.
Кому теперь нужны пейзажи?
Нам крови, крови подавай!

Чтоб краска гуще, пламя пуще.
Давным-давно сожрала тля
все эти кущи, рощи, пущи…
Эй, кочегар, еще угля!



* * *

Вынуть твое сердце, чтобы вложить своё?
Господи мой, да что же настанет здесь за житьё?
Раны твои рваные, мой милый домашний ад…
То ли еще потом будет, когда мы решим назад…
Швы, наугад сшитые наспех кривой иглой,
Сможем ли разорвать мы, кровью сроднясь с тобой?



* * *

Знаешь, Эльза, я часто бываю тобой.
(Вот она – шИза: подкрадывается незаметно).
Видно, это уже настолько любовь,
что больше уже ни одного миллиметра
не выкроишь в голове для мечущегося «Я».
Только «не Я» и ты в комнате с мезонином.
Квартиросъемщик изгнан из собственного жилья.
«Только пыль стирайте, пожалуйста, с пианино».
И когда чуткие руки обретают меня во тьме –
вдруг набухает грудь и исчезает все, что ниже
пояса выдавало меня во мне,
(в том числе, волосы на ногах и след от грыжи).
И на лобное место под барабанный бой…
Я уже и не знаю, кто же здесь настоящий…
Знаешь, Эльза, я часто бываю тобой.
Но, слава Богу, собою пока что чаще.



ПРИГОВОРЁН

Я уходил с вокзала в девять, как вор, нагруженный вещами:
Тревогой, страхами, чертями и разным прочим барахлом.
Я уходил с вокзала в девять и ничего не мог поделать
(да просто не хотел поделать!) с тем чувством, что в меня вросло.

Мой донор уезжал на север, мне подарив полпинты крови,
Полсердца и еще немало необходимых запчастей.
Мой донор уезжал на север, но это было так не ново,
Что даже не попало в сводку последних теленовостей.

Его дары обосновались во мне решительно и прочно,
Как новосёлы в новом доме, как строчки в новом дневнике.
Но мысли, скользкие наощупь, покоя не дают мне ночью:
«А вдруг враги захватят почту? Вдруг не отпустят налегке?»

Я уходил с вокзала в девять, как шкипер с тонущего судна,
Как отступающее войско без генералов и знамён.
Я уходил с вокзала в девять и ничего не мог поделать,
К разлуке, словно к высшей мере, самим собой приговорён.



ЧУЖОЙ

Небритый божок в рубашке сидит у пивного ларька,
Тянет худую шею из неоправленного воротника.
И в затравленном взгляде его – такая тоска.
Пива в прозрачном бокале осталось на полглотка.
Ну если бы кто-то хотя б из глины его слепил и обжог
Может и стал бы богом этот хмельной божок.
Сотворил бы себе планету голубую или там фиолетовую.
Наполнил ее предметами, населил бы ее поэтами…
Но экономный ваятель пожалел на него материал,
Из пустоты, из вакуума, из ничего изваял.
А «ничего» – это не глина, не воздух и не вода.
А «ничего» – это даже меньше, чем никогда.
Скульптор, скульптор, зачем из небытия ты его извлек?
И куда же, куда же денется этот пустой божок?
Никто на вокзале не ждет его, не целует его глаза.
А ведь было же, было же, было же: ночь, ливень, гроза!
Страх, волненье, любовь… Рука скользила по волосам…
Но попробуй, придумай чудо для не верящих в чудеса.
Даже боги и те умирают, если жертвенный гаснет огонь.
Тянется до горизонта кладбище мертвых богов.
Никто ни о чем их не просит. Храмы их сожжены.
Их луки, громы и молнии никому уже не нужны.
Ну а этот божок, теперь уже просто бомжик, а не божок.
Даже в собственном храме он нынче совсем чужой.
Но обратно уже не исчезнешь, значит нужно куда-то жить.
Плавится хрупкая улица. Видения, миражи.
Божок допивает пиво, подсчитывает гроши.
Он думает: «Я успею...» – и никуда не спешит...



* * *

Наши стены всё выше, выше.
Как-то глупо все, глупо, глупо.
Я кричу тебе в руки-рупор:
«Я люблю тебя! Слышишь? Слышишь?»
Но слова мои мимо, мимо.
А дорога-то прямо, прямо.
Растрясли меня ямы, ямы.
Очень вреден мне южный климат.
Не живу я, не умираю.
То крошится лед под ногами,
То лицо мое лижет пламя, -
Нету пытке той края, края.
Как же больно-то! Больно! Больно!
Я зову тебя днем и ночью:
«Так персеново мне, дружочек,
Корвалдиново, валидольно!»
Ну а ты в ответ иглы, иглы:
«Будет все у нас плохо, плохо.
Впереди обвал: слышишь грохот?
Не играй со мной в эти игры».
Я из форточки в небо вылез:
Эй, Вселенная, где ты, где ты?
Преврати мою зиму в лето.
Помоги ты мне, сделай милость!
От Вселенной мне нет ответа.
Ожидать ли мне доброй вести?
Целовать ли мне пальцы, перстни?
Только эхо всё: «Где ты? Где ты?»



ОНИ

Они пытаются достучаться
Сюда сквозь привычные нам предметы,
Войти под личинами домочадцев,
Ворваться с порывом ветра.

Они пытаются прикоснуться
К нам безжизненными губами,
Холодными пальцами дотянуться,
и слиться с нами.

Они пытаются просочиться
В наши стихи, зеркала, пасьянсы.
Мукой искажены их лица.
Они – вне времени и пространства.

Сегодня мир по-особенному прозрачен.
В ящике позвякивают ножи и вилки.
Зачем я встал среди ночи и плачу?
От страха дыбом волосы на затылке!

Липким потом покрылось тело.
Сторож больше не сторожит.
Мною пишут как будто мелом
На грифельной стороне души:
«Расскажи! Расскажи о нас! Расскажи!».



* * *

Сократ приносит мне чашу.
Мисима приносит меч.
Сенека готовит мне ванну с горячей водой.
Клеопатра угощает меня инжиром.
Чунчжень приглашает меня в императорский сад у подножья горы.
А ты какие дары мне готовишь, мое отражение в зеркале?


на главную


Сайт создан в системе uCoz