на главную

Андрей АГАРКОВ



ХЕРСОНЕС

Сумасшедший июль. Ноздреватые белые камни.
Сладковатый дымок от раскрывшихся жареных мидий.
Краски неба и моря пронзительно свежи и давни,
Это ими писал «Письма с Понта» опальный Овидий…
Древний мрамор руин и веселые детские лица,
И полет облаков, не познавших всей косности веса,
Успевают едва на изломах воды отразиться.
Море – вечный фотограф мгновений судьбы Херсонеса.

И легко говорить, и, прищурясь, смотреть в синеву,
И легко понимать, и легко принимать все на веру…
Сумасшедший мой век, где встречаются, вдруг, наяву
Черный дым крейсеров и медлительный парус Гомера.



МОРЕ ЕЩЕ ШЕВЕЛИТСЯ

Море еще шевелится… И разглядеть еще можно
В дыры на радужной пленке жизнь обитателей дна.
И со слоистых обрывов, если идти осторожно
По оползающей кромке, тайна воды видна…
Скалы похожи на узников. Их затонувшие бороды
Реют подвижной могилой для задохнувшихся рыб.
И рыбаки все реже свой покидают город.
Реже доносит ветер ржавых уключин скрип…
Кромка воды тягучая с берегом грязным слипается.
Кажутся черные камни кошками беспризорными.
Переливаясь на солнце, в водорослях разлагаются
Чайки с тяжелыми крыльями и оперением ворона.
Кружится голова. Солнце зависло праздное
В тучах и трогает воду дымным лучом косым.
Мне говорили в детстве: «Море – все время разное!».
«Море – вечная радуга» – так говорит мой сын.
Кружится голова. Близится час отлива.
Я ухожу. И в море – монеты не уронил.
Переливается море, как новый костюм с отливом
На неподвижном друге, которого я хоронил.
Море еще шевелится…



НА ЭТЮДАХ

Света поток меж стволами обрушен
На омедненную толщу листвы.
Лес. Вечереет. И звуки – все глуше…
Манит роса наподбьи блесны,
Отягощая узор паутинный,
Мелкую живность в последний приют.
Бродит художник и бредит Картиной
И беспокойные краски снуют
По листопаду, по веткам замшелым,
По оперению птиц в небесах,
И, завиваясь, уносятся в жерла
Дальних чащоб – до утра угасать…
И спотыкаясь, ругаясь рутинно,
Ветки срубая, как будто врагов,
Бродит художник… Ему до Картины
Вновь не хватило полсотни шагов.



* * *

Безветренно. И снег кружится,
Ложась на волосы и шляпы
Людей восторженно смотрящих
По сторонам и в высоту...
И собачонка, что дрожит вся,
О чем-то тявкая невнятно,
Пытается залезть под ящик,
Не принимая красоту...
Бродить заснеженной аллеей,
Где детвора, смеясь катает
Большие снежные шары.
И быть бы чуточку смелее –
Помочь бы им, да снег растает
Пока решишься... Во дворы
Почти забытые тобою
Входить и всматриваться в окна,
Где жили верные друзья.
Но плотно медленной зимою
На стеклах сплетены волокна
И снег остановить нельзя...



ДОЖДЬ

И грянет дождь! Под капли, под потоки
С тебя стекающие к жарким тротуарам,
Откуда убежать смогли на вздохе
Едва-едва старушки с мокрым скарбом…
Закрыть свой зонт и радоваться ливню
И сумасшедше-радостно бегущим
Усталым людям от забот, от сущей
Необходимости любить и быть любимым,
Вминающим свои стопы в потоки
Земной воды, сорвавшейся с небес…
И – руки к небесам, и охи-вздохи
Легко проникнут в небольшой разрез
Меж темных туч размытыми лучами,
Стремящимися от шальных сердец
И тел движенья, в действе изначальном,
Что вне веков…
А дождь сегодня, здесь.



* * *

Осколки неба в кронах облетевших,
Шуршащие листвой шаги прохожих
По осени холодной и мятежной,
Где солнечными бликами погожих
И ясных дней насыщены картины
Художника на сумрачной аллее…
Его глаза – мазки аквамарина
От ветра беспощадного алеют,
Но смотрят в даль, разбавленную чернью…
И проблески размытого заката,
И чаек бледнокрылое свеченье
На полотно ложатся виновато.



ПЕРЕД ШТОРМОМ

Звучит торжественней и злее
Многоголосый шум прибоя.
И с каждым мигом все темнее
Зеленое и голубое.
Уже безумную лавину
Встречает берег крутизною
И волны разгрызают глину,
Давясь размокшей желтизною,
И душный, напряженный воздух
Разгул небесный предвещает
И гром, и молнии нервозных
Полетов верещащих чаек…
И какофония созвучий
Стремится к жуткому мажору.
И мальчуган, кричащий с кручи,
Смешно похож на дирижера.



* * *

Случайный разговор – не для тебя, но слышен,
Он ветром принесен, хоть – ночь и тишина.
Спадающее вскользь цветенье южных вишен
И на плечах твоих, и на земле – сполна.
Не говорить пришел, а просто пообщаться
С безветрием ночи, пронзительной до дна
Под толщею воды, как черепичной крышей
Сокрытом от людей и лунного пятна.
Мерцанье древних звезд, скрещенные кометы,
В пространстве тишины – гул дальних поездов,
Светящийся планктон – знак умиранья лета
В движении времен загадочно простом.
И чей-то разговор, что слух задел случайно
Беспечностью своей – не ветром принесен,
А может на крылах почти беззвучных чаек
С которыми волна заснула в унисон.



ОСЕННЯЯ ХАНДРА

Теплою осенью, солнечной, яркой,
С небом высоким – как будто из детства,
Под знаменитой Приморского аркой
Вдруг осознаешь – замерзло сердце…
Не от безумства и лиходейства,
Не от тоски, что жила по соседству
Меж христианством и иудейством…
Как-то случилось – замерзло сердце.
Мир изменившийся стал вдруг привычен,
Просто – такой, никуда не деться,
Стал безразличен в любом обличии.
Значит, случилось – замерзло сердце.
Теплою осенью – жажда метели –
Чтобы летела, круша и сминая…
Чтоб кровяные потоки – кипели!
Скоро зима… Может сердце оттает.



ФЕВРАЛЬСКАЯ ОТТЕПЕЛЬ

На заржавелом склоне рва
Весны несмелым отпечатком
Пробилась первая трава
Сквозь листьев мертвую клетчатку.
И хочется дарить цветы,
И улыбаться незнакомым,
И черкать чистые листы,
Дабы потом, свернув их комом,
Отбросить прочь, поджечь, забыть…
И снова мучиться словами.
Любить и вовсе не любить!
И быть и с Вами и не с Вами…


на главную


Сайт создан в системе uCoz